События последнего десятилетия бросают новый вызов мировому порядку и безопасности. Даже казавшиеся еще совсем недавно островами стабильности регионы сегодня не могут остаться в стороне от бесчисленных конфликтов — потенциальных или уже вошедших в активную стадию. Уже существующие и снискавшие себе авторитет международные институты, и в первую очередь ООН, повидимому, пока не в состоянии найти адекватный ответ на этот вызов и выработать новые подходы и приемы, которые впоследствии смогли бы лечь в основу некой альтернативной дипломатии. Поиск таких подходов уже идет, быть может, иногда вслепую, поскольку сама жизнь заставляет мирных граждан по разные стороны линии фронта искать пути выхода из кризисной ситуации
Для многих людей, вовлеченных в конфликт — в качестве непосредственных участников или представителей «третьей стороны» — очевидно, что чем более широкие круги общественности вовлечены в поиск мирного решения, тем выше шансы на построение долгосрочного мира, т.к. появляется реальная возможность для формирования мирного электората Мирные инициативы общественности самих конфликтующих сторон, находящие поддержку как у официального руководства, так и у посредников, могли бы принести ощутимую пользу и, особенно, для политического урегулирования такого сложного и многопланового конфликта как грузино-абхазский.
Острота и сложность данного конфликта заключается, на мой взгляд, в том, что после перехода в вооруженную стадию он включает в себя конфликты на всех уровнях сообществ — конфликт политических элит, конфликт интеллигенции, конфликт общин. Нельзя не учитывать и конфликт интересов посредников, очевидно, что далеко не всегда цели, которые преследует каждая из посредничающих сторон, совпадают. Таким образом, урегулирование грузино-абхазского конфликта требует нетрадиционного, многоуровнего подхода, который может быть обеспечен лишь при успешном сочетании официальной и неофициальной дипломатии.
Вероятно, найдется не так уж много людей, которые отрицали бы позитивную роль и возможности народной дипломатии. Участники неформальных грузино-абхазских встреч, особенно в последние два-три года, как правило, демонстрируют вполне искреннее желание объективно разобраться в причинах грузино-абхазского конфликта и нащупать пути его наиболее оптимального (естественно, с точки зрения каждой из сторон) разрешения. В целом, процесс народной дипломатии развивается достаточно динамично: уже состоялись встречи старейшин, женщин, журналистов, молодежи, экс-комбатантов, традиционными становятся академические встречи. Конечно, одни встречи можно считать более удачными, другие — менее, и все же, сам факт такого общения уже свидетельствует о некоторых наметившижя позитивных тенденциях, позволяющих надеяться на возможность сближения интересов и ценностей, играющих ключевую роль для каждого сообщества. Однако никоим образом не умаляя важности неформальных встреч, тем не менее, надо попытаться понять, почему их результативность не столь высока, как хотелось бы их непосредственным участникам и организаторам. И еще: почему широкая общественность, т.е. тот самый народ, от имени и как бы по поручению которого действуют участники этого процесса, зачастую остается безразличным к мирным инициативам и даже в некоторых случаях не слишком одобряет их.
Для того, чтобы народная дипломатия стала по-настоящему успешной, необходимы определенные условия. Во-первых, миротворчество может получить широкую общественную поддержку только в том случае, если значительная часть населения страны верит в необратимость процесса перехода от войны к миру, те. в обществе должна произойти определенная трансформация. Если же уровень безопасности недостаточен, люди считают невозможным, да и опасным перестраиваться на мирный лад.
Абхазское общество в последние годы существует в условиях затянувшегося кризиса. Опустошившая страну и подорвавшая физические и духовные ресурсы народа война 1992-1993 гг. не ушла в прошлое, а остается кровоточащей раной и фактом сегодняшнего дня. Интересные данные выявлены в ходе опроса «Люди на войне», проведенного Международным Комитетом Красного Креста в различных регионах, пострадавших от вооруженных конфликтов, в том числе и в Грузии и Абхазии.1 В докладе, подготовленном по результатам опроса, сформулирован следующий вывод: грузино-абхазский конфликт отличает от других подобных конфликтов острое чувство сопричастности, испытываемое каждым членом сообщества. Как оказалось, каждый сделал свой выбор в пользу той или иной стороны конфликта и вследствие этого все население Абхазии оказалось как бы по разные стороны баррикады. Такая поляризация в значительной степени объясняет малую эффективность официального переговорного процесса, а также и болезненную остроту проблемы возвращения беженцев.
Другим обстоятельством, осложняющим поиск взаимоприемлемого решения, является асимметричность сторон, проявляющаяся на разных стадиях конфликта самым различным образом. Сравнительный анализ некоторых результатов уже упомянутого исследования МККК демонстрирует, насколько абхазское общество более глубоко затронуто войной, чем грузинское. Достаточно сказать, что, если среди респондентов, проживающих сегодня в Абхазии, 81% заявили, что военные действия имели место непосредственно в местах их постоянного проживания, то среди грузинского населения эта цифра составила лишь 4%.2 Это совершенно логичный результат, поскольку война шла на территории Абхазии, а соотношение общей численности грузин и абхазов составляет приблизительно 40 :1 Очевидно, что эти показатели должны учитываться при выработке тактики и стратегии урегулирования конфликта (не хочется думать, что на самом деле всё происходит спонтанно). Признавая, что в целом война оказала гораздо более травмирующее воздействие на небольшое абхазское сообщество, следовало бы, видимо, не продолжать практику политико-экономического давления на Абхазию, а предпринять шаги совершенно иного рода. Так, международный опыт послевоенной реабилитации включает в себя как экономическое восстановление пострадавших районов, так и психо-социальную реабилитацию экс-комбатантов и жертв войны, что является важным условием перехода общества к мирной жизни.
Трудно говорить о миростроительстве там, где продолжают гибнуть люди. Не проходит и недели, чтобы из сопредельных с Грузией территорий Абхазии вновь и вновь не приходили трагические сообщения о взрывах автотранспорта на дорогах, убийствах мирных граждан, абхазских военнослужащих и милиционеров, представителей Коллективных Миротворческих Сил, нападениях на мирных жителей сел и других актах насилия в приграничных районах Восточной Абхазии. В то же время, все еще остается вполне реальной угроза возобновления широкомасштабной войны, особенно, в свете непрекращающихся заявлений грузинских политиков высшего ранга, многие из которых считают нужным неустанно повторять, что, если в ближайшее время не будет достигнуто политического урегулирования грузино-абхазского конфликта, то силовое решение вновь встанет в повестку дня. Если в период войны в Боснии официальный Тбилиси постоянно ссылался на «Дейтонскую модель» в качестве примера для проведения операции принуждения к миру в Абхазии, то в период военной акции НАТО против Белграда Э. Шеварднадзе утверждал, что действия НАТО в Югославии в связи с Косовскими событиями являются хорошим прецедентом и для решения «Абхазской проблемы».3 Вряд ли подобные декларации можно считать подходящим фоном для мирных инициатив.
Дополнительным травмирующим фактором служит невозможность для представителей Абхазии напрямую общаться с внешним миром и публично выражать свою точку зрения по ключевым моментам политического будущего своей страны. Это расценивается абхазским обществом как проявление дискриминации и предвзятости со стороны международных институтов и стран — посредников Что же касается грузинских официальных структур, то они с упорством достойным лучшего применения следят за тем, чтобы изоляция Абхазии была всеобъемлющей. Не так давно министр культуры Грузии выразил официальный протест России в связи с тем, что в Абхазии побывали три российских поп- музыканта, давших концерт в Сухуме. Такие факты, равно как и запрет на выезд из Абхазии на гастроли детского танцевального ансамбля или оказание давления на международные спортивные инстанции с целью не допустить участия в соревнованиях по каратэ спортсменов из Абхазии, возможно, и не наносят Абхазии большого урона, но подрывают веру в возможность улучшения отношений с Грузией.
Таким образом, если важным условием мирного урегулирования является наличие в обществе четко выраженной мотивации к миру, то приходится признать, что в абхазском обществе такой мотивации просто не может быть. Речь, конечно идет не о том, что люди в Абхазии хотят новой войны, а всего лишь о том, что они не верят в мирные намерения Грузии.
Другим непременным условием эффективности народной дипломатии является достаточно высокий уровень демократизации и развития гражданского общества. Только в демократическом обществе позиции народной дипломатии могут быть прочны. Достаточно вспомнить, что народная дипломатия существовала и в советское время, хотя тогда все инициативы исходили сверху Различные «народно — дипломатические» акции использовались властями в своих конъюнктурных целях, а какая-либо «самодеятельность» не допускалось. Сейчас ситуация иная, но говорить об эффективности общественных мирных инициатив пока рано: эта деятельность все еще не слишком востребована обществом и официальными структурами. Последние пока не спешат признать или опровергнуть тот факт, что народная дипломатия направлена на достижение той же цели, что и официальный переговорный процесс. Данное обстоятельство не позволяет поддерживать-постоянные контакты и обмен информацией между официальными и неофициальными действующими лицами. Конечно, желательной представлялась бы разумная координация усилий, но такое взаимодействие происходит более продуктивно в демократических странах, с хорошо развитым гражданским обществом. Правда, некоторые из участников неформальных встреч с опаской относятся к идее подобной координации, видя в ней угрозу «растворения» неофициальной дипломатии в дипломатии официальной.
И, надо признать, что в условиях посттоталитарного общества, еще не вполне вышедшего из состояния войны, такие опасения имеют под собой вполне реальные основания. Пока в Абхазии демократические институты и гражданское общество еще не настолько укоренились, чтобы с ними начали считаться. Справедливости ради, надо отметить, что примерно такую же картину можно наблюдать на всем
постсоветском пространстве, исключая, возможно, только страны Прибалтики. Хрупкость и замкнутость гражданского общества характерны как для Абхазии, так и для всего Кавказского региона. Повсюду & последние годы процесс формирования гражданского общества находит наиболее наглядное выражение в росте числа организаций, относящихся к третьему, т.е. некоммерческому (или неправительственному) сектору. И повсюду они испытывают довольно схожие трудности, связанные, в основном, с финансированием, с более или менее ощутимым сопротивлением местной бюрократии, а также с недостатком понимания и поддержки со стороны широких общественных слоев. Последнее в значительной мере связано с тем, что т.н. патерналистская модель государственного устройства все еще не сдаёт свои позиции. Основанная на авторитете высшей власти и безоглядной вере в правоту «начальства», она порождает у значительной части общества, особенно у людей старшего поколения, психологический и политический инфантилизм. Возможно, это особенно ярко проявляется на Кавказе. Известный конфликтолог Йохан Галтунг называет это укоренившееся на Кавказе явление «менталитетом начальника или шейха»: «Решение о войне и мире, о внешней политике принимается теми, кто находится высоко наверху, так что ничего не может и не должно быть предпринято в связи с этим. Гражданское общество может существовать, может обсуждать, может даже предлагать, но распоряжается начальник. Выборы определяют нового руководителя, но между выборами он правит точно также, как это делали-шейхи (начальники)».4
К этому можно добавить, что сами понятия «демократия» и гражданское общество в значительной мере утратили свою притягательность для многих людей на пространстве бывшего СССР, поскольку кровавые конфликты, социально -экономический хаос и торжество криминальной идеологии пришли сюда под флагами демократизации. На поверхности эти негативные явления выглядит как следствие той самой демократии либерального (т.е. западного) толка, с которой в свое время усиленно «боролись» коммунисты. Многие все еще не осознали, что в основе всех трагических событий последнего времени лежит не переход на демократический путь развития, а манипулирование демократическими лозунгами. То обстоятельство, что делается это в основном теми же людьми, которые совсем недавно боролись с диссидентами и прокладывали «путь к коммунизму», а ныне клянутся в верности идеям демократии, способно окончательно дезориентировать неискушенных в большой политике людей. Надо иметь в виду, что и подъем национализма и шовинизма и вызванные этим драматические события тоже зачастую воспринимаются как губительное следствие демократии. Все это создает не слишком благоприятный фон для развития гражданского общества.
Если во всех постсоветских странах процессы демократизации и формирования гражданского общества сопряжены с серьезными трудностями, то в Абхазии эти трудности по вполне понятным причинам многократно усиливаются: ростки демократии пло развиваются в жестких послевоенных или полувоенных обществах. Возможно, за время, прошедшее после окончания войны 1992-1993 гг. ситуация в этом отношении не улучшилась, а стала еще более неблагоприятной для мирных инициатив. Полные лишений и потерь послевоенные годы лишь укрепили негативные стереотипы в отношении Грузии, в которой многие склонны, и вполне обоснованно, видеть причину всех своих бед. Все это не могло не привести к тому, что в Абхазии сегодня сформировался своеобразный образ жизни, когда население находится в состоянии мобилизационной готовности к любому развитию событий. В этих условиях трудно рассчитывать на то, что площадка для миростроительства может расшириться. Хорошо известны феномены групповой сплоченности, возникающие в условиях существования реальной угрозы, когда внутри группы устанавливаются тесные психологические контакты, что приводит к нивелировке или исчезновению внутри-групповых различий. Естественное стремление ощущать себя в безопасности заставляет замыкаться в своей группе. В то же время усиливается образ врага, причем любая положительная информация о «противнике» отвергается.
Естественно, в таких условиях поиск мирных альтернатив происходит трудно. Жесткий общественный настрой является вполне закономерным следствием продолжающегося состояния ни войны, ни мира. Кроме того, хорошо известно, что маленькие общества вообще гораздо более фригидны и труднее поддаются трансформации, чем большие. Принимая во внимание и некоторые культурные особенности абхазского общества, в частности, характерный для Кавказа в целом культ мужественности или воинственности, можно говорить о существовании целого ряда факторов, способствующих тому, что общественное мнение в Абхазии все еще не склонно к выдвижению мирных инициатив.
В то же время нельзя не замечать и иных тенденций, проявляющихся в некоторых явных успехах в деле развития гражданского общества и демократических институтов в Абхазии. Эта тенденция проявляется в довольно динамичном процессе развития неправительственных организаций. Конечно, не исключено, что какая — то часть появляющихся новых НПО окажется нежизнеспособными, а другие создаются лишь в надежде на получения грантов от зарубежных фондов. Тем не менее, совершенно явно прослеживается тяга к концентрации наиболее образованных и «продвинутых» представителей научной и творческой элиты в НПО, куда приходит работать все больше молодых людей.
Некоторые из действующих в Абхазии НПО довольно успешно осуществляют ряд проектов, связанных с послевоенной реабилитацией наиболее уязвимых групп населения, практической конфликтологией, образованием в области прав человека и т.д. Эти, хоть и достаточно скромные пока, достижения нашли свое отражение в докладах ряда международных организаций — посетившей Абхазию в марте 1998 г. Миссии ООН «По определению нужд Абхазии»,5 докладах Генерального Секретаря ООН «О положении в Абхазии». Так, в одном из последних докладов Генсека ООН говорится о «небольших, но довольно активных неправительственных организациях», которые осуществляют в Абхазии ряд конкретных проектов — обеспечение питанием одиноких и больных стариков, создание базы данных о лицах, с травмами позвоночника и инвалидах, проведение конференции женских организаций и групп и т.д.»
Другой вселяющий оптимизм признак — появление, хотя и трудное и медленное, независимых Масс Медиа. Их роль в процессе построения гражданского общества могла бы быть более активной. Однако вполне понятно, что в условиях бедности основной массы населения, слабого развития структур рыночной экономики и отсутствия традиций независимой прессы, позиции новых Масс Медиа представляются весьма уязвимыми. К тому же существует серьезная проблема подготовки журналистов, студенты имеют мало возможности получить практическую подготовку на месте. В ходе войны сгорела типография и сегодня в Абхазии отсутствует современная типографская база и другое необходимое оборудование. Все эти и другие обстоятельства препятствуют развитию независимых Масс Медиа и их превращению в реальную «четвертую власть». В таких условиях государственные газеты и, особенно, радио и телевидение все еще сохраняют монополию на информацию.
С другой стороны, проявление плюрализма мнений, публикация острых, полемических или критических материалов не всегда находит широкую поддержку у общественности: слишком сильны опасения, что там, за рекой Ингур могут подумать, что в абхазском обществе назревает раскол и недруги попытаются воспользоваться этим в своих интересах. Угроза смуты и развития событий «по чеченскому сценарию» оказывает ощутимое влияние на общественную жизнь, сдерживая появление политических партий в современном понимании этого слова и т.д. Кстати, противники открытых дискуссий по принципиальным вопросам нередко получают в свои руки козырь, когда критические публикации в независимых абхазских СМИ самым недобросовестным образом препарируются грузинскими журналистами определенного толка и выдаются затем грузинскому читателю с нескрываемым злорадством как доказательство скорого краха «сепаратистского режима». При этом создается впечатление, что приемы и лексика некоторых грузинских изданий не претерпели никаких изменений с 1937 года.6
Довольно естественно, что последние события на Кавказе заставляют определенные категории граждан инстинктивно избегать всего, что могло бы, по их мнению, поставить под угрозу хрупкую стабильность, установившуюся в Абхазии. Конечно, это дает властям дополнительный аргумент против тех, кто их критикует или высказывает альтернативное мнение. Многие чиновники все еще испытывают ностальгию по тем временам, когда в обществе господствовало полное единомыслие.
Суммируя вышесказанное, можно сказать, что в сегодняшней Абхазии прослеживается как бы две противоречивые тенденции общественного развития. С одной стороны, блокада и явно пристрастный подход международных посредников, которые не устают напоминать, что Грузия является признанным государством, а надежды Абхазии на признание не имеют под собой реальных оснований, способствуют формированию осадного менталитета Психологические перегрузки, коллективная усталость, чувство унижения из-за отсутствия свободы передвижения (абхазские паспорта не признаются, а грузинские готовы получить лишь немногие граждане Абхазии), — все это способствует ксенофобии и укреплению ощущения, что маленькая Абхазия вынуждена противостоять всему мировому сообществу Такое отношение к окружающему миру, особенно к представителям западных стран, не может не влиять и на имидж неправительственного сектора, который частью общества видится в лучшем случае как носитель западных ценностей. Как бы в противовес этим «новым веяниям» выдвигается идея опоры исключительно на национальные традиции, что сопровождается пристальным вниманием к историческому прошлому, возможно, порой и в ущерб размышлениям и дискуссиям о будущем.
С другой стороны, само местоположение Абхазии, ее культурное и конфессиональное многообразие, все еще не забытый статус курорта общесоюзного значения, а также участие международного сообщества в процессе грузино-абхазского политического урегулирования и связанная с этим деятельность представителей целого ряда международных организаций — все это способствует преобладанию тенденций к сохранению открытости общества, хотя и с некоторыми ограничениями, неизбежными для страны, все еще находящейся в состоянии войны.
Проблему долгосрочного урегулирования грузино-абхазского конфликта невозможно рассматривать в отрыве от социально-политических процессов, происходящих в обеих странах. Все более очевидным становится то обстоятельство, что достижение долгосрочного мира возможно лишь при условии укрепления основ демократии в обществе и достижения более высокого уровня политической культуры. Отказ от претензий на доминирование и политики с позиции силы в пользу равноправного сотрудничества и диалога представляются единственно возможной альтернативой войне и насилию.
ЗАМЕЧАНИЯ
‘ Опрос проводился по инициативе Международного Комитета Красного Креста к 50-летию принятия Женевских конвенций.
2 People on War, Country Report: Georgia/Abkhazia, ICRC, Geneva, November, 1999,p.vi
3 Достаточно упомянуть высказывание Э. Шеварднадзе, о том, что после успешного завершения операции в Косово, «будет создан совсем другой фон для урегулирования конфликтов.. когда принуждают к миру», Э. Шеварднадзе, «Это был очень мощный шаг к Европе», газ. «Свободная Грузия», 25. 07.99
4 Йохан Галтунг, некоторые наблюдения на Кавказе, Кавказские региональные исследования. Выпуск 1,1997 г, № 2, стр. стр 83-84
5 Эта миссия была направлена в Абхазию при поддержке грузино-абхазского Координационного Совета и в ней участвовали представители Программы Развития ООН, Всемирного Банка и др.
6 В Абхазию в основном попадает только единственная русскоязычная газета «Свободная Грузия», отличающаяся откровенно проправительственной позицией и довольно агрессивным тоном по отношению к «абхазским сепаратистам».